Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 9-10) [Операция «Транзит» + Батальон ангелов]

Лица у зрителей были одинаково хмурые, напряженные.

Унтер Пахомов, георгиевский кавалер, встал в полный рост, сдернул фуражку. К нему повернулись.

— Чегой-то это… — сказал Пахомов. — Не того… А-а, мать вашу…

Он длинно выругался, подхватил винтовку и один побежал вперед, по кочковатому болотистому лугу.

За ним молча поднялась вся рота, чавкая сапогами по мокрой земле. Двинулись и соседи.

— Ура-а-а! — грянул над лугом мощный, мужской рык. — Ура-а-а!

Почти в ту же минуту поднялся в атаку сибирский полк, что занимал позицию справа от ударниц.

Алексей спрыгнул в траншею первым. На бегу он не потратил ни одной пули. Все семь понадобятся в ближнем бою.

Бруствер у немцев был капитальный, поверху накрытый бревном с желобами-бойницами. Романов перемахнул через преграду и приземлился не на дно, как ожидал, а на живого человека. Человек завизжал. Судя по фуражке это был офицер. Стрелять в него было не с руки, Алексей двинул германца рукояткой в переносицу. А там уж пришлось уворачиваться от удара кинжалом — кинулся сбоку фельдфебель с подкрученными усами, похожий на кайзера Вильгельма.

Левой рукой Романов схватил усатого под запястье, чтоб снова не полоснул клинком. Но и немец, здоровенный, багровомордый, тоже не растерялся — вцепился в правую руку, где «браунинг». Так и затоптались, будто в неуклюжем танце. Хрипели, били друг друга ногами и не чувствовали боли.

В жизни не видывал Алексей рожи гнуснее, чем у этого усатого. Ощеренный, будто бульдог, изо рта брызги слюны, и несет перегаром.

Легко, словно балерина, в окоп спрыгнула Саша.

— С этим я сам! Этого! — сдавленно крикнул Романов, мотнув головой в сторону оглушенного офицера.

Тот сидел на дне траншеи, держась за голову.

Саша направила на немца карабин.

— Ergeben Sie sich![4] — сказала она прерывающимся голосом.

Немец посмотрел на девушку и потянулся за упавшим на землю пистолетом.

Ствол карабина заходил ходуном.

— Крыса! Крыса! Стреляй! — заорал Алексей, пытаясь вырвать правую руку.

— Ergeben Sie sich, bitte… — повторила Шацкая и зажмурилась.

Романов ударил усатого лбом в нос — так, что хрустнуло. Высвободился, развернулся, вскинул «браунинг».

Два пистолетных выстрела грянули одновременно.

ПОБЕДА

Бой завершился триумфально, выше самых оптимистичных ожиданий. Когда атака женского батальона не получила поддержки соседей, немцы срочно перебросили с флангов подкрепления в поддержку ландсверной роты. Именно в этот момент русские и перешли в наступление силами двух полков. Германцам, застигнутым на полпути со старой позиции на новую, пришлось не только очистить все три линии окопов, но и отойти на несколько километров за естественный рубеж, реку Кпыч.

Впервые за все месяцы революции наступательная операция русских увенчалась таким явным успехом. Были захвачены пленные, несколько пулеметов и бомбометная батарея, которая в азарте боя выдвинулась слишком далеко вперед.

Начальник дивизии, героически смотревшийся в окровавленных бинтах, показывал корреспондентам поле сражения.

— …Ударный батальон потерял примерно четверть личного состава. Имя каждой из этих женщин будет навечно высечено золотыми буквами на скрижалях истории, — говорил Бжозовский, сверкая глазами. Иеронима Казимировича лихорадило и немного мутило, но он чувствовал подъем после перенесенной опасности и, черт подери, победы. — Прапорщик Бочарова ранена. Я представлю ее к ордену Святого Георгия. Возможно позднее вы сможете взять у нее интервью — если позволят доктора.

Репортеры строчили в блокнотах, пугливо обходя мертвых и морщась от плача и стонов раненых, которых уносили и уводили санитары. Один господин из московской газеты тоже плакал и шепотом просил прощения за свою чувствительность.

Все завидовали американцу, потому что у того была с собой портативная фотокамера. Он носился взад и вперед, щелкая затвором.

— Минутку, господа…

Генерал увидел идущего по полю Гвоздева. Председатель шел вдоль колючей проволоки в сопровождении нескольких комитетчиков и говорил им что-то сердитое.

— Как видите, обошлись без вас! — торжествующе крикнул Бжозовский. — Опрокинули немцев!

— Народ поднялся, потому и опрокинули. А ради чего? — Гвоздев зло сплюнул. — Сколько баб молодых зря положили…

Он повернулся к генералу спиной и направился к траншее. Что-то там привлекло его внимание.

На краю окопа, свесив ноги, сидел штабс-капитан Романов. Рукав его гимнастерки был забрызган кровью, лицо не выражало никаких эмоций. На бруствере лежала девушка. Ее голова покоилась у штабс-капитана на коленях. Романов рассеянно гладил девушку по коротко стриженным волосам. Ее бледное лицо было неподвижно и прекрасно.

Выматерившись, Гвоздев заглянул в окоп. Под ногами штабс-капитана валялись два мертвых немца, офицер и усатый фельдфебель.

— Дурак ты дурак, — горько сказал Гвоздев, снимая фуражку. — Добился своего, захватил канаву? Какую принцессу загубил. Всю жизнь каяться будешь.

Эпилог

ТОВАРИЩ КАКАШКИН, или ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Погорячились товарищи из Елисаветбургского ревкома. Немецкий гарнизон, согласно протокола от двадцать шестого, должен был из города во вторник уходить, но председателю товарищу Ковтюху в голову мысль пришла. Собрал он ячейку и поставил вопрос: нельзя, сказал, товарищи, их с оружием отпускать, когда нам со своей контрой буквально нечем воевать. На кой, спрашивается, фрицам орудия, пулеметы, снаряды с патронами, если они домой едут? Проголосовали, постановили: дать германцам ультиматум, чтоб всю амуницию и вооружение оставили ревкому, а сами пускай проваливают, скатертью дорога.

Однако это только сначала казалось, что мысль хорошая. Потому что ультиматум-то немцам дали, но и немцы в ответ тоже дали — из шестидюймовок по советской половине города.

И побежал «Красногвардейский отряд имени Степана Халтурина» вместе с ячейкой, ревкомом и самим товарищем Ковтюхом из Елисаветбурга, побросав имущество и даже партийные документы. Бежали до следующей станции, бывшей Графской, ныне Рабоче-крестьянской, и только оттуда была послана телеграмма в Харьков:

Коварный германский империализм обстрелял советскую власть из всех видов оружия тчк Соглашение о перемирии предательски нарушено тчк Вынужден оставить город тчк Прошу подмоги тчк Ковтюх

Из Харькова ответили, что подмога будет, придет на выручку «Моисей Урицкий».

Елисаветбуржцам сразу полегчало. «Моисей Урицкий» был Образцово-Показательный Бронепоезд, отправленный из красного Питера в помощь пролетариям юга России, истекающим кровью в неравной борьбе. И всюду, куда прибывал стальной таран рабочей солидарности, белые банды давали деру, потому что дисциплина на бронепоезде была не революционная, а коммунистическая — такая, какая установится во всей Красной Армии, когда сознательный элемент одержит верх над митинговой стихией и горлопанством.

В харьковской телеграмме было сказано, что «Урицкий» прибудет в 14:00, поэтому раньше вечера его никто не ждал, но без пяти минут два вдали запыхало дымом, взревел мощный гудок, и ровно в два часа пополудни к станции подкатил красавец-поезд: на локомотиве два красных флага, вороненая броня вся в заклепках, будто в бородавках, а из башен торчат грозные пушки-пулеметы.

Что удивительно — когда поезд встал, словно вкопанный, и паровоз шикнул из-под колес белым паром, ни одна дверца не распахнулась, никто изнутри на платформу не повалил. Будто в том «Урицком» живых людей вовсе не было.

Товарищ Ковтюх и остальные товарищи, вышедшие встречать, даже растерялись.

Но потом в третьем вагоне открылся люк, оттуда по лесенке спустился, спрыгнул на перрон бравый краском, весь в хроме, с алой звездой на лаковой фуражке. Придерживая одной рукой бинокль, другой шашку, пошел он навстречу елисаветбуржским товарищам.

Они хотели по-людски поздороваться, расцеловать дорогого гостя, но командир обнимать себя не дал.

— После облобызаемся. Который из вас Ковтюх? Доложи обстановку, товарищ.

Председатель ревкома всё как есть ему обсказал. И чтоб показать, что елисаветбуржские тоже не лыком шиты, подал знак Шумейке, командиру красной гвардии.

— У нас свои войска есть. Почти пятьсот штыков. Принимай под свою команду, товарищ.

Шумейко, командир халтуринцев, подлетел орлом, даже по-старорежимному ладонь к папахе кинул.

— Куда грузиться?

Но хромовый с «Урицкого» поглядел на красногвардейцев, столпившихся за оградой, и ответил обидно: